ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Взрывом осколков разлетается, множится отблесками со звоном и болью спектакль Алексея Лелявского «Биография» по неожиданно взросло звучащей сказке Ганса Христиана Андерсона «Гадкий утенок».

Детская история оказывается трагическим рассказом об изгое, «уроде», лишенном хоть чьей-нибудь симпатии и поддержки, рассказом об одиночестве, неприкаянности, тоске и страхе.

Отчасти именно такой и была жизнь самого Андерсена, человека нервного, нескладного и подозрительного, вероятно, отсюда и название — «Биография». А может, это биография каждого творца, или просто, каждого, кто хоть раз чувствовал себя гадким утенком, «не получившимся», ненужным?

В любом случае, спектакль вышел очень точным, личным и злободневным. С ужасным тоталитарным режимом мамы-утки, практически задавившей своих детей доской и согнувшей их в безумную, предписанную утиным этикетом позу, с разговорами домашней птицы о том, что этот непохожий на них урод должен убраться с их двора — и так жрать нечего, с курицей-гопником, виртуозно жонглирующей яйцами и вставляющей через слово «б***ь».

Новая сцена театра Karlsson Haus мрачнее и строже уютных, светлых, плюшевых пространств на Фонтанке — крашенные неровные кирпичные стены, узкий пустой холл, сцена совсем небольшая: длинная и узкая, с такими же шероховатыми, выкрашенными черной краской стенами.

И сама «Биография» (третий в Karlsson Haus спектакль Алексея Лелявского) резче, жёстче остального репертуара. Несмотря на обилие всевозможных кукол и предметов (художник Эмиль Капелюш), постановка стройная, так и хочется сказать «скупая», сцена не кажется загруженной. Спектакль предметный, метаморфозы следуют одна за другой: небольшой котелок, прижатый к животу, — беременность, крюк для управления куклами — клюка, рис — снег, висящий вдоль стены лист белой бумаги — то небо с улетающими лебедями, то с грохотом лопающийся лед.

Живого плана в спектакле много, он требует полной отдачи, почти что надрыва, но при этом актеры практически не позволяют себе срываться на крик.

Напряженное, пульсирующее действие порой существует в кукольном, драматическом и пластическом плане одновременно, Анатолий Гущин, Наталья Слащева и Михаил Шеломенцев беспрерывно меняют роли, читают (иногда в стоящий у самого края сцены микрофон) стихи (Введенский, Бальмонт и др.) — из них и состоит большая часть хрупкого и ломкого текста, поют и играют на музыкальных инструментах.

Гитара, баян и кларнет — настоящий кабаре бэнд. Прислонившись к стене, актеры играют за прямоугольным куском прозрачного пластика; кажется, будто смотришь на старую застекленную фотографию. В кусках-осколках пластика смутно отражаются зрители и сцена, треугольные его куски превращаются то в огромные клювы, то в крылья.

А большой прямоугольный — медленно едет вверх оконным стеклом, которое из последних сил, дрожа от напряжения, поднимает играющий гадкого утенка Шеломенцев, тянущийся к теплому солнечному свету прожектора, и тот же кусок висит холодной льдиной, в которой так просто замерзнуть поздней осенью, если все шпыняют и гонят тебя прочь, и только тогда, наконец, появятся заветные лебеди из того-же холодного прозрачного пластика и примут к себе.

Спектакль Дуды Пайвы «Слепой» завершил первый фестивальный день БТК-Феста. Уже со входа в театр зрителей ожидали столики с freakадельками, «фарш» для которых за ширмой крутили в режиме реального времени, однако зрители могли видеть только тени. Рядом — стол с такими же необычными напитками. Весь театр превратился в удивительный карнавальный мир — повсюду странные коробки, странные люди, странная музыка.

Зрителей оказалось в два раза больше, чем вмещает зал. Некоторые сидят даже на сцене, по краям. Перед спектаклем зрителям рассказывают предысторию создания спектакля — у Дуды Пайвы, актёра и режиссёра, в детстве была тяжёлая болезнь, которая изуродовала его тело и отняла зрение. И теперь этот спектакль — некая рефлексия на тему выздоровления и обретения прежней жизни актёра.

И вот, когда все наконец расходятся по местам, рядом со зрителями, сидящими по краям сцены, садится растрёпанный рыжий парень, борода и волосы на голове которого бойко вьются во все стороны. Выглядит он очень трепетно, ему сочувствуешь, но не жалеешь. Герой Пайвы сразу даёт понять, что он из тех людей, кто точно решил победить болезнь. Он одет в слитное бельё, которое уродливо топорщится на его теле — то на его спине, то на животе, то на колене ткань натягивается на огромных «опухолях», которыми его наградила болезнь. Герой Пайвы в нелепых очках, ведь болезнь отнимает у него и зрение тоже. Он присаживается к зрителям (умышленно или нет — преимущественно студентам факультета театра кукол) и тут же уточняет, что сейчас находится в очереди к доктору. Однажды один доктор уже посоветовал бедному герою лечить глаза, выжимая в них по половинке лимона и добавляя чуть-чуть мёда. Герой иронизирует: «Чувствую себя как салат. Что будет следующим? Кетчуп?» В конечном итоге, всласть пообщавшись со зрителями, герой Пайвы решается на поход к некой шаманке, которая должна вылечить его силами колдовства и известной только ей «медициной».

Шаманку герой Пайва буквально достаёт из-под огромного светильника — абажур становится её юбкой. Это омерзительного вида кукла: подслеповатые глаза, как у крота, которыми она внимательно оглядывает зрителей, ссохшееся тело, рассечённая грудная клетка — все жилы выступают наружу. Лысая и большеротая, она прикасается тонкими сухими руками к опухолям на теле героя под неистовое мерцание стробоскопа.

По ходу действия лечение этой жуткой героини все же оказывает на героя некоторое влияние — он самостоятельно вытаскивает из-под белья поролоновые комки-опухоли. Неожиданно выясняется, что комок — это свёрнутая кукла, паразит, живший в теле больного. Это существо с подобными червям ножками и ручками, с огромным чернеющим ртом, слепое. И вдруг оказывается, что у этого существа есть и собственная логика поведения, и потребности, и задачи.

Далее герой вытаскивает из спины другое существо — другое во всех смыслах. Здесь опять присутствуют и эмоции существа, и мерзкий поролоновый вид. Чуть позже эти два «демона» начнут обладать максимальной автономностью — они вступят в какой-то свой бытовой демонически-опух ольный конфликт, не без юмора, но и не без какого-то жуткого оттенка безысходности и человеческого страха.

Интересно, каким способом в спектакле Пайвы используется кукла в построении моделей окружающей героя действительности. И шаманка, и «демоны» — части одного и того же предметного кукольного мира, у них совпадают смысловые внутренние связи. Главный герой постоянно находится в конфликте с шаманкой, не явном, но ощутимом. Происходит игра — кто кем управляет. На уровне театрального смысла — она, на уровне очевидного — Дуда Пайва ведёт куклу. Подобные игры происходят и с «демонами» — вопрос овладения друг другом находится именно в таком театральном противоречии.

Самые последние «опухоли» герой буквально вырывает из себя зубами. Оказывается, что это части новой куклы. Здесь возникает и смысл о неправильном рождении, и о полном сбое человека. Однако герой вылечивается. Уродцы больше не прячутся под кожей, шаманка исчезла.

А уже после спектакля Дуда Пайва окончательно развенчивает поролоновый мир — позволяет каждому желающему потрогать куклу или попробовать её поводить.