ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
1
Раз. Два. Три. Замри.
«Замри!». Ник Стёр (Нидерланды)
К вечеру в саду музея Анны Ахматовой сложилась особенная атмосфера — в такой холод по тёмным дорожкам прохаживаются только местные коты. Между высокими дубами и худыми кустами три больших софита очерчивают светом несимметричное пространство. Граница света и темноты на земле выложена пунктиром из камней. Разного размера, каждый своей формы — круглые и сколотые, огормные и чуть побольше кулака. Пахнет сырой землёй и осенними листьями. Ник Стёр предупреждает, что нельзя заходить за черту из камней.
В течение часа он будет ставить камни в сложных комбинациях на семь разновеликих металлических шпал, вкопанных в землю.
Наблюдение за Стёром равно традиционному театральному переживанию. Все зрители очень волнуются, что камни, которые Стёр ставит один на другой, могут рухнуть, сочувствуют уже проделанному и предстоящему. С его стороны мы видим полную концентрацию: даже если одна каменная группа падает от ветра, Стёр абсолютно невозмутимо продолжает выкладывать камни дальше. Единение и спокойствие.
Внимание к окружающему миру, природе, как бы избито это ни звучало, перенеслось и на зрителей. С одной стороны, Стёр сам вовлекал пришедших в процесс, просил подать ему камень, который тут же использовал в очередной композиции, а детям выкладывал пирамидки из маленьких камушков прямо на ноги. В какой-то момент некоторые начинали поднимать камни и внимательно их разглядывать — пытливость Стёра при построении фигур передалась каждому. Дети начали внимательно рассматривать всё, что находилось у них под ногами, стали собирать веточки и букеты из опавших листьев.
Чувство природы с одной стороны, и работа с самым неживым в ней, камнем, с другой. Внешняя лёгкость стоящих друг на друге камней и глухой звук удара упавшего камня о землю задают двойственность мира, который выстраивает Стёр. Когда выстраиваются все семь каменных вертикалей, действие (если его можно называть таковым) кончается. Остаётся шум дубовых листьев, пронизывающий ветер и островок света с балансом, гармонией и теплом внутри.
— Елизавета Сорокина
В течение часа он будет ставить камни в сложных комбинациях на семь разновеликих металлических шпал, вкопанных в землю.
Наблюдение за Стёром равно традиционному театральному переживанию. Все зрители очень волнуются, что камни, которые Стёр ставит один на другой, могут рухнуть, сочувствуют уже проделанному и предстоящему. С его стороны мы видим полную концентрацию: даже если одна каменная группа падает от ветра, Стёр абсолютно невозмутимо продолжает выкладывать камни дальше. Единение и спокойствие.
Внимание к окружающему миру, природе, как бы избито это ни звучало, перенеслось и на зрителей. С одной стороны, Стёр сам вовлекал пришедших в процесс, просил подать ему камень, который тут же использовал в очередной композиции, а детям выкладывал пирамидки из маленьких камушков прямо на ноги. В какой-то момент некоторые начинали поднимать камни и внимательно их разглядывать — пытливость Стёра при построении фигур передалась каждому. Дети начали внимательно рассматривать всё, что находилось у них под ногами, стали собирать веточки и букеты из опавших листьев.
Чувство природы с одной стороны, и работа с самым неживым в ней, камнем, с другой. Внешняя лёгкость стоящих друг на друге камней и глухой звук удара упавшего камня о землю задают двойственность мира, который выстраивает Стёр. Когда выстраиваются все семь каменных вертикалей, действие (если его можно называть таковым) кончается. Остаётся шум дубовых листьев, пронизывающий ветер и островок света с балансом, гармонией и теплом внутри.
— Елизавета Сорокина
Интервью с Ником Стёром
Катрин Тублина:
Есть ли что-то особенное в камнях, с которыми вы работаете? Или же в технике их отбора для ваших спектаклей?
Ник
Стёр:
Стёр:
Если я уезжаю далеко от дома, то изучаю камни в новой мне местности до тех пор, пока не нахожу особенно красивые. По тому же принципу, что и вы подняли бы камень, подумав: «О, вот это мне нравится», просто из-за интересной формы, или приятного цвета.
Катрин Тублина:
То есть у вас не возникает особого чувства при виде их?
Ник
Стёр:
Стёр:
Нет, я подбираю камни по тому же принципу, что и любой другой человек.
Катрин Тублина:
Работаете ли вы с какими-нибудь материалами, помимо камней?
Ник
Стёр:
Стёр:
Да. Я использую песок, воду, огонь, землю, метроном и даже людей.
Катрин Тублина:
Людей? Каким образом?
Ник
Стёр:
Стёр:
Не для того, чтобы ими балансировать, разумеется. Вообще, у меня много разных перформансов. С «Замри» я, наверное, выступаю чаще всего, но в моем творческом арсенале много других вещей.
Катрин Тублина:
Почему в России для представлений вы выбрали именно работу с камнем?
Ник
Стёр:
Стёр:
Я просто люблю камни. Они целостны, безвременны и, что важно, с ними не возникает прямых ассоциаций, какие возникли бы, реши я работать, например, с бутылками из-под кетчупа. Камни абстрактны. Вы можете видеть разные формы, фигуры, предметы в них, но в них не будет конкретного значения.
Катрин Тублина:
То есть вы оставляете за зрителем свободу интерпретации увиденного?
Ник
Стёр:
Стёр:
Да, в какой бы то ни было форме. Для меня важно дать зрителю возможность быть активным участником перформанса. Сформировать свое суждение об инсталляции, представлении или работе. Найти отражение ваших мыслям, чувств, состояния души. Ели бы я сделал свой перформанс «театральным», я вложил бы в него определенный смысл, сказал бы, допустим: «Вот вам история о Первой мировой войне», – я лишил бы вас шанса подумать, о похищении детей (смеется). Это первый пример, пришедший мне в голову, просто чтобы показать важность свободы размышлять над увиденным.
Катрин Тублина:
И последний вопрос, есть ли какая-то связь между страной, в которой вы выступаете и материалами, которые вы выбираете для спектаклей в них?
Ник
Стёр:
Стёр:
Иногда. Например, на прошлой неделе я играл премьеру спектакля, где использовал большой блок кальция. Его можно найти только в моем районе, потому что это то самое место, где его добывают. Я научился раскалывать его вручную, несколькими точными постукиваниями. Эта постановка была бы невозможна в другом месте.
Read interview in English
Is there anything special about the stones you are using in your performances? Or do you, perhaps, have a special technique of finding them?
When I'm far from home, in new countries, I explore the area, searching for beautiful stones. I do the same way any other person would. You know the feeling you get once you've laid your eyes on a nice looking stone, the urge you get to pick it up and take with you? I most definitely do.
So you aren't looking for anything extraordinary, no "special" vibes are necessary.
Oh, no! Just the usual things: colors, shapes.
Do you work with other materials? In your performances?
Yes. I've already used sand, water, fire, earth, metronomes, people. (Laughing) People from the audience. I have never balanced them thought, of course. I've created many performances all around the world. "Freeze" is the one I do quite often, but I have many other exiting projects.
Why were they stones you've chosen for your Russian performances?
Honestly? I just love stones, because they are solid and despite being extremely old they have nothing specific being associated with them. I could have balanced ketchup bottles, for example, but then my performance would have had a theatrical meaning. Stones are abstract, people can see different shapes, forms, things in them, they don't mean anything, for that very reason I like them.
So, would you say that you prefer to give the audience the ability of interpreting your installations in their own way?
In any way they like. I find giving people the chance of being a part of the performance to be very important. With the freedom of interpretation comes the freedom of reflection. The ability to reflect your own mind, spirit, feelings thoughts. If I were to make the performance into something theatrical, let's imagine I would have said: "Here is the story about the First World war", – I would have striped the audience of a chance to think about child abduction. Those examples are completely random the first thing that came to mind, so don't take it too seriously. I'm just trying to showcase the importance of having the freedom of reflection through them.
And the last question: is there any connection between the materials you choose for your performances and the country you perform in?
Sometimes. For example, last week I had a premiere were I used a block of calcium for my installation. It can only be found in the area I performed at. I've learned to split it using only my hands. Few precise ticks and voila! This installation couldn't have been created anywhere else.
When I'm far from home, in new countries, I explore the area, searching for beautiful stones. I do the same way any other person would. You know the feeling you get once you've laid your eyes on a nice looking stone, the urge you get to pick it up and take with you? I most definitely do.
So you aren't looking for anything extraordinary, no "special" vibes are necessary.
Oh, no! Just the usual things: colors, shapes.
Do you work with other materials? In your performances?
Yes. I've already used sand, water, fire, earth, metronomes, people. (Laughing) People from the audience. I have never balanced them thought, of course. I've created many performances all around the world. "Freeze" is the one I do quite often, but I have many other exiting projects.
Why were they stones you've chosen for your Russian performances?
Honestly? I just love stones, because they are solid and despite being extremely old they have nothing specific being associated with them. I could have balanced ketchup bottles, for example, but then my performance would have had a theatrical meaning. Stones are abstract, people can see different shapes, forms, things in them, they don't mean anything, for that very reason I like them.
So, would you say that you prefer to give the audience the ability of interpreting your installations in their own way?
In any way they like. I find giving people the chance of being a part of the performance to be very important. With the freedom of interpretation comes the freedom of reflection. The ability to reflect your own mind, spirit, feelings thoughts. If I were to make the performance into something theatrical, let's imagine I would have said: "Here is the story about the First World war", – I would have striped the audience of a chance to think about child abduction. Those examples are completely random the first thing that came to mind, so don't take it too seriously. I'm just trying to showcase the importance of having the freedom of reflection through them.
And the last question: is there any connection between the materials you choose for your performances and the country you perform in?
Sometimes. For example, last week I had a premiere were I used a block of calcium for my installation. It can only be found in the area I performed at. I've learned to split it using only my hands. Few precise ticks and voila! This installation couldn't have been created anywhere else.
2
Толстая тетрадь
«Толстая тетрадь». Пермский театр кукол (Пермь, Россия)
Как и роман Аготы Кристоф, спектакль Александра Янушкевича «Толстая тетрадь» состоит из сочинений мальчиков-близнецов, живущих у бабушки в эвакуации во время войны. На стену их дома, сделанного из старого почерневшего дерева (художник — Татьяна Нерсисян), перед каждой сценой проецируется написанное от руки заглавие. Но они не смонтированы между собой, история цельная — эпизоды совсем короткие и разделяются только сменяющимися словами на стене.
Спектакль много играет с размерами и формами, сочетая живой и кукольный планы. Главные герои — актеры (Сергей Арбузов и Александр
Шадрин), чуть ли не единственные без утрированных черт или визуальных метафор. Однако у них есть двойники — маленькие куклы, которых они то держат в руках, то сажают перед собой, иногда взаимодействуют через них с другими персонажами. Это можно было бы связать с тем, что они дети, маленькие во взрослом и жестоком мире войны. Но эта характеристика явно не про них. Бойкие мальчишки быстро просекли, что именно пригодится им в этом положении: они придумали для себя упражнения на выносливость, жестокость, закалку тела; у них извращенные обстоятельствами понятия о том, что разумно и неразумно, и действуют они, руководствуясь только ими. За весь спектакль дети играют лишь однажды — в самом начале: военная баталия игрушечных солдатиков почти сразу сменяется видеопроекцией настоящих взрывов, и начинается война.
Мама, наделенная большой кукольной головой с бледным лицом и узкими черными глазами, увозит их к бабушке, которую все соседи называют ведьмой. Выглядит она соответствующе: сгорбленная фигура, облаченная во всяческое тряпье почти полностью спрятана за огромной жуткого вида маской, по бокам свисают длинные деревянные руки. Но мальчиков не пугает общество жуткой старухи. Они все делают вместе, часто говорят хором, или договаривают друг за друга фразы, всегда говорят «мы» и никогда «я». Вместе решают учиться самостоятельно (школа закрыта во время войны") и начинают писать сочинения, а те, которые получат оценку «хорошо» — переписывать в толстую тетрадь; из них и складывается спектакль.
Близнецы до невозможного целеустремленны и всегда уверены в своей правоте. За все, что им нужно, они предлагают свои услуги, говорят очень по-взрослому. Именно так они добыли себе карандаши и тетради, после долгих споров с продавцом в книжной лавке, лицо которого вырезано из сложенной стопки книг и время от времени в жуткой гримасе приоткрывается на какой-нибудь странице в районе рта.
Мальчики упражняются в жестокости, подвешивая кошку и зарезая куриц. Но при этом защищают сумасшедшую и жалкую девушку-нимфоманку по кличке Заячья губа от толпы издевающихся над ней кукольных людей; шантажом вымогают деньги для нее и ее старой больной матери у неблагочестивого священника, вечно прячущегося за дверью исповедальни и нервно перебирающего четки.
Упражнения возымели свое действие: в какой-то момент они становятся способны на убийство человека. Но близнецы продолжают делать только то, что считают правильным — сжигают мать Заячьей губы, которая молила о смерти, травят свою больную бабушку по ее собственной просьбе.
Апофеоз холодной жестокости наступает, когда возвращается их отец, отсутствовавший несколько лет. Он — большая тряпичная кукла, которая оказывается полностью во власти близнецов. Он доверяется им и просит провести его через границу. Они соглашаются, но предупреждают его об опасности: часть пути заминирована. Отец дает согласие на риск, и, еще продолжая расписывать план побега, они поднимают куклу над землей, по одной отрывают ей руки и отбрасывают в сторону. Безмолвный взрыв.
Единственный шанс перейти границу — пустить кого-то вперед. Теперь один из братьев останется в доме бабушки, другой пойдет дальше. Они подбрасывают монетку и расходятся в разные стороны. Первое в жизни расставание — тоже очередное упражнение?
— Ксения Кожевникова
Спектакль много играет с размерами и формами, сочетая живой и кукольный планы. Главные герои — актеры (Сергей Арбузов и Александр
Шадрин), чуть ли не единственные без утрированных черт или визуальных метафор. Однако у них есть двойники — маленькие куклы, которых они то держат в руках, то сажают перед собой, иногда взаимодействуют через них с другими персонажами. Это можно было бы связать с тем, что они дети, маленькие во взрослом и жестоком мире войны. Но эта характеристика явно не про них. Бойкие мальчишки быстро просекли, что именно пригодится им в этом положении: они придумали для себя упражнения на выносливость, жестокость, закалку тела; у них извращенные обстоятельствами понятия о том, что разумно и неразумно, и действуют они, руководствуясь только ими. За весь спектакль дети играют лишь однажды — в самом начале: военная баталия игрушечных солдатиков почти сразу сменяется видеопроекцией настоящих взрывов, и начинается война.
Мама, наделенная большой кукольной головой с бледным лицом и узкими черными глазами, увозит их к бабушке, которую все соседи называют ведьмой. Выглядит она соответствующе: сгорбленная фигура, облаченная во всяческое тряпье почти полностью спрятана за огромной жуткого вида маской, по бокам свисают длинные деревянные руки. Но мальчиков не пугает общество жуткой старухи. Они все делают вместе, часто говорят хором, или договаривают друг за друга фразы, всегда говорят «мы» и никогда «я». Вместе решают учиться самостоятельно (школа закрыта во время войны") и начинают писать сочинения, а те, которые получат оценку «хорошо» — переписывать в толстую тетрадь; из них и складывается спектакль.
Близнецы до невозможного целеустремленны и всегда уверены в своей правоте. За все, что им нужно, они предлагают свои услуги, говорят очень по-взрослому. Именно так они добыли себе карандаши и тетради, после долгих споров с продавцом в книжной лавке, лицо которого вырезано из сложенной стопки книг и время от времени в жуткой гримасе приоткрывается на какой-нибудь странице в районе рта.
Мальчики упражняются в жестокости, подвешивая кошку и зарезая куриц. Но при этом защищают сумасшедшую и жалкую девушку-нимфоманку по кличке Заячья губа от толпы издевающихся над ней кукольных людей; шантажом вымогают деньги для нее и ее старой больной матери у неблагочестивого священника, вечно прячущегося за дверью исповедальни и нервно перебирающего четки.
Упражнения возымели свое действие: в какой-то момент они становятся способны на убийство человека. Но близнецы продолжают делать только то, что считают правильным — сжигают мать Заячьей губы, которая молила о смерти, травят свою больную бабушку по ее собственной просьбе.
Апофеоз холодной жестокости наступает, когда возвращается их отец, отсутствовавший несколько лет. Он — большая тряпичная кукла, которая оказывается полностью во власти близнецов. Он доверяется им и просит провести его через границу. Они соглашаются, но предупреждают его об опасности: часть пути заминирована. Отец дает согласие на риск, и, еще продолжая расписывать план побега, они поднимают куклу над землей, по одной отрывают ей руки и отбрасывают в сторону. Безмолвный взрыв.
Единственный шанс перейти границу — пустить кого-то вперед. Теперь один из братьев останется в доме бабушки, другой пойдет дальше. Они подбрасывают монетку и расходятся в разные стороны. Первое в жизни расставание — тоже очередное упражнение?
— Ксения Кожевникова
3
Концерт «Fekete Seretlek»
OFF-программа фестиваля
Каждый вечер БТК-фест радует зрителей веселой, непредсказуемой, театральной офф-программой: безумное чаепитие, бал фриков, или концерт музыкальной группы.
Участники группы «Fekete Seretlek» — кукольники, каждый из которых, помимо музыкальной группы играет в театре или делает собственные спектакли. Часто они совмещают театр и музыку, например, 30-того сентября на БТК-фесте будет показан их спектакль «KAR» по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина».
Участников группы (фронтмэн и создатель Матиа Сольце — аккордеон [о его спектакле «Счастливые кости» см. teatroveda.net/btkfest/day3 — С.Д.], Павол Смоларик — контрабас, Гонза Медуна — труба, Анна Бубникова — виолончель, Жири Н. Желинек — скрипка, Иво Садлачек — барабаны) публика никак не хотела отпускать, под конец их лица блестели от пота, рубашки прилипали к телу, но останавливаться никто не собирался. Казалось, концерт может продолжаться бесконечно — никогда не кончатся новые и новые веселые и задорные мелодии (только успевай попадать в ритм, ноги так и просятся в пляс). У одной песни может быть три или четыре финала — вот музыка стихает, замедляется, пауза… и вдруг новый взрыв звука, еще быстрее и энергичнее прошлого.
Репертуар «Fekete Seretlek» — всевозможный фолк: балканские, славянские, клезмерские, итальянские, норвежские мелодии переплетаются в одну лихую танцевальную композицию. Большую роль играет импровизация, как инструментальная, так и вокальная, взаимодействие с публикой, готовой подпевать, даже если не может толком разобрать слов.
Во второй части концерта музыканты заиграли русские народные песни, вызывав тем самым новый прилив радости и веселья у зрителей, которые уже не просто подпевали, а пели во все горло — небольшое фойе Большого Театра Кукол тряслось от музыки и грохота — энергичные композиции зрители поддерживали хлопками и настоящей чечеткой, а после каждой песни следовали бурные овации.
Умение импровизировать сослужило группе хорошую службу, по ходу концерта их состав увеличился: сначала к музыкантам присоединился скрипач Борис Кипнис, а затем и режиссер Евгений Ибрагимов с домброй — старинным черкесским инструментом: прямо на глазах у изумленной публики новые музыканты встраивались в уже сложившуюся группу. Внимательно вслушавшись в игру новоприбывших, Сольце подхватывал незнакомый мотив, а вслед за ним и остальные, с такой легкостью, словно давно знают эту песню. Тут же появляются паузы для солирования, джазовые вокальные импровизации.
Ближе к финалу концерта, «Fekete Seretlek» сыграли, пожалуй, самую веселую песню о смерти. Ее незамысловатый текст о том, что сегодня или завтра, мы все умрем, радостно подхватили все, особенно, когда слово «мы» стали заменять именами музыкантов, организаторов и просто людей из публики. С восторгом все тыкали пальцем в сторону очередной «жертвы», сообщая, что когда-нибудь и он умрет. И даже на следующий день веселый мотив с грустным текстом о всеобщей смерти звучит в голове.
«Fekete Seretlek» создали пространство свободы, веселья и импровизации, где грани между театральными мэтрами и зрителями, музыкантами и слушателями стерлись, где каждый танцевал и подпевал.
— София Дымшиц
Участники группы «Fekete Seretlek» — кукольники, каждый из которых, помимо музыкальной группы играет в театре или делает собственные спектакли. Часто они совмещают театр и музыку, например, 30-того сентября на БТК-фесте будет показан их спектакль «KAR» по мотивам романа Льва Толстого «Анна Каренина».
Участников группы (фронтмэн и создатель Матиа Сольце — аккордеон [о его спектакле «Счастливые кости» см. teatroveda.net/btkfest/day3 — С.Д.], Павол Смоларик — контрабас, Гонза Медуна — труба, Анна Бубникова — виолончель, Жири Н. Желинек — скрипка, Иво Садлачек — барабаны) публика никак не хотела отпускать, под конец их лица блестели от пота, рубашки прилипали к телу, но останавливаться никто не собирался. Казалось, концерт может продолжаться бесконечно — никогда не кончатся новые и новые веселые и задорные мелодии (только успевай попадать в ритм, ноги так и просятся в пляс). У одной песни может быть три или четыре финала — вот музыка стихает, замедляется, пауза… и вдруг новый взрыв звука, еще быстрее и энергичнее прошлого.
Репертуар «Fekete Seretlek» — всевозможный фолк: балканские, славянские, клезмерские, итальянские, норвежские мелодии переплетаются в одну лихую танцевальную композицию. Большую роль играет импровизация, как инструментальная, так и вокальная, взаимодействие с публикой, готовой подпевать, даже если не может толком разобрать слов.
Во второй части концерта музыканты заиграли русские народные песни, вызывав тем самым новый прилив радости и веселья у зрителей, которые уже не просто подпевали, а пели во все горло — небольшое фойе Большого Театра Кукол тряслось от музыки и грохота — энергичные композиции зрители поддерживали хлопками и настоящей чечеткой, а после каждой песни следовали бурные овации.
Умение импровизировать сослужило группе хорошую службу, по ходу концерта их состав увеличился: сначала к музыкантам присоединился скрипач Борис Кипнис, а затем и режиссер Евгений Ибрагимов с домброй — старинным черкесским инструментом: прямо на глазах у изумленной публики новые музыканты встраивались в уже сложившуюся группу. Внимательно вслушавшись в игру новоприбывших, Сольце подхватывал незнакомый мотив, а вслед за ним и остальные, с такой легкостью, словно давно знают эту песню. Тут же появляются паузы для солирования, джазовые вокальные импровизации.
Ближе к финалу концерта, «Fekete Seretlek» сыграли, пожалуй, самую веселую песню о смерти. Ее незамысловатый текст о том, что сегодня или завтра, мы все умрем, радостно подхватили все, особенно, когда слово «мы» стали заменять именами музыкантов, организаторов и просто людей из публики. С восторгом все тыкали пальцем в сторону очередной «жертвы», сообщая, что когда-нибудь и он умрет. И даже на следующий день веселый мотив с грустным текстом о всеобщей смерти звучит в голове.
«Fekete Seretlek» создали пространство свободы, веселья и импровизации, где грани между театральными мэтрами и зрителями, музыкантами и слушателями стерлись, где каждый танцевал и подпевал.
— София Дымшиц
