ДЕНЬ ПЯТЫЙ
1
Стойкий оловянный солдатик
« Стойкий оловянный солдатик». Штефан Вэй, Stefan Wey Company и Südthüringisches Staatstheater Meiningen (Германия)
Один солдат на свете жил,
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был,
Ведь был солдат…
…оловянный? Бумажный? Тенью на ткани? Актером?
Штефан Вэй предстает перед зрителем не то солдатиком, не то сказочником, не то настоящим Гамлетом. «Я хочу спать». И свет на сцене затухает. «И видеть сны?» — звучит знакомая строка Шекспира-Пастернака, и на планшете сцены вырастает огромный надувной шатёр. Зрители приглашены внутрь, и мы заходим в кукольный мир Штефана Вэя, в сказочный мир Г. Х. Андерсена, в театр Теней из сновидений Гамлета.
Тени бегают по кругу по стенам шатра, в центре источник света — живая книга на постаменте, подсвеченная яркой лампой. Прямо из книги вырастают фигурки — солдатики, игрушечные деревья и дворцы, увеличиваются в тысячу раз, превращаясь в тени, и зритель оказывается прямо посреди сказки. Сказочник становится главным героем, общаясь в живом плане с тенью на стене. Кому-то стало страшно? «Вы можете выйти здесь… И там. И даже там, где вошли», — предупреждает перед началом сказки Штефан Вэй.
Одноногий, бракованный оловянный солдатик влюбляется в куклу балерины, которая так закинула ногу, что кажется, будто у нее тоже всего одна нога. Сюжет, знакомый каждому с детства. Но здесь он оживает до такой степени, что вот фигурка танцовщицы уже даже не тень, а самая настоящая живая балерина. В полночь все игрушки начинают жить своей жизнью — тут театру теней поможет сильный фонарь в руках актера. Причудливая игра света дублирует, оживляет и показывает с разных сторон героев и выстроенные декорации — дворец, стол с игрушками, дом, улицу и даже канаву, в которую попадёт наш герой.
Сюжет любой сказки прост — герой должен претерпеть множество приключений, обязательно отправиться в путешествие, чтобы вернуться и обрести свою любовь. Так и наш солдатик — выпадает из окна (Штефан продолжает повествование, встав в стойку на голове на постамент с волшебной книгой), на улице мальчишки находят его и отправляют в плавание на бумажном кораблике. Стены шатра становятся водой. Удивительные проекции, тени, фигурки и люди — все переплетается в водовороте, в который попадает наш стойкий солдатик.
Вдруг два огромных красных глаза появляются на стене. И вот наш солдатик уже, словно Щелкунчик, побеждает крыс и преодолевает препятствия одно за другим. Огромная рыба медленно проплывает по шатру. Не успев опомниться, зрители оказываются в рыбьем желудке. Кажется, что оттуда уже не выбраться. Но герой обязательно должен вернуться. И вот Штефан разрезает ножом цветную бумагу кукольной рыбы, одноногий солдатик чудесным образом возвращается на тот самый стол с игрушками, откуда он начал свое путешествие. Он вновь видит свою балерину. Вновь ему трудно подобрать слова, «ведь когда ты влюблен… трудно сформулировать это», — с трудом выговаривает на смеси трех языков сказочник Штефан. И солдатик с балериной просто смотрят друг на друга, а зрители завороженно смотрят на них.
Но у этой сказки не счастливый конец. Это сон, и он должен развеяться. Разгорается огонь, по стенкам шатра ползут языки пламени, а наш солдатик плавится. Сказка, как и жизнь, должна закончиться. И внезапно верх шатра начинает раскрываться, веревки тянут за молнии, и мы вновь оказываемся на сцене театра, сидя на подушках перед сказочником. Он рассказал нам свой сон, и это оказался только театр. Мышеловка для крыс.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
И там сгорел он ни за грош:
Ведь был солдат…
– Давид Жарницкий
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был,
Ведь был солдат…
…оловянный? Бумажный? Тенью на ткани? Актером?
Штефан Вэй предстает перед зрителем не то солдатиком, не то сказочником, не то настоящим Гамлетом. «Я хочу спать». И свет на сцене затухает. «И видеть сны?» — звучит знакомая строка Шекспира-Пастернака, и на планшете сцены вырастает огромный надувной шатёр. Зрители приглашены внутрь, и мы заходим в кукольный мир Штефана Вэя, в сказочный мир Г. Х. Андерсена, в театр Теней из сновидений Гамлета.
Тени бегают по кругу по стенам шатра, в центре источник света — живая книга на постаменте, подсвеченная яркой лампой. Прямо из книги вырастают фигурки — солдатики, игрушечные деревья и дворцы, увеличиваются в тысячу раз, превращаясь в тени, и зритель оказывается прямо посреди сказки. Сказочник становится главным героем, общаясь в живом плане с тенью на стене. Кому-то стало страшно? «Вы можете выйти здесь… И там. И даже там, где вошли», — предупреждает перед началом сказки Штефан Вэй.
Одноногий, бракованный оловянный солдатик влюбляется в куклу балерины, которая так закинула ногу, что кажется, будто у нее тоже всего одна нога. Сюжет, знакомый каждому с детства. Но здесь он оживает до такой степени, что вот фигурка танцовщицы уже даже не тень, а самая настоящая живая балерина. В полночь все игрушки начинают жить своей жизнью — тут театру теней поможет сильный фонарь в руках актера. Причудливая игра света дублирует, оживляет и показывает с разных сторон героев и выстроенные декорации — дворец, стол с игрушками, дом, улицу и даже канаву, в которую попадёт наш герой.
Сюжет любой сказки прост — герой должен претерпеть множество приключений, обязательно отправиться в путешествие, чтобы вернуться и обрести свою любовь. Так и наш солдатик — выпадает из окна (Штефан продолжает повествование, встав в стойку на голове на постамент с волшебной книгой), на улице мальчишки находят его и отправляют в плавание на бумажном кораблике. Стены шатра становятся водой. Удивительные проекции, тени, фигурки и люди — все переплетается в водовороте, в который попадает наш стойкий солдатик.
Вдруг два огромных красных глаза появляются на стене. И вот наш солдатик уже, словно Щелкунчик, побеждает крыс и преодолевает препятствия одно за другим. Огромная рыба медленно проплывает по шатру. Не успев опомниться, зрители оказываются в рыбьем желудке. Кажется, что оттуда уже не выбраться. Но герой обязательно должен вернуться. И вот Штефан разрезает ножом цветную бумагу кукольной рыбы, одноногий солдатик чудесным образом возвращается на тот самый стол с игрушками, откуда он начал свое путешествие. Он вновь видит свою балерину. Вновь ему трудно подобрать слова, «ведь когда ты влюблен… трудно сформулировать это», — с трудом выговаривает на смеси трех языков сказочник Штефан. И солдатик с балериной просто смотрят друг на друга, а зрители завороженно смотрят на них.
Но у этой сказки не счастливый конец. Это сон, и он должен развеяться. Разгорается огонь, по стенкам шатра ползут языки пламени, а наш солдатик плавится. Сказка, как и жизнь, должна закончиться. И внезапно верх шатра начинает раскрываться, веревки тянут за молнии, и мы вновь оказываемся на сцене театра, сидя на подушках перед сказочником. Он рассказал нам свой сон, и это оказался только театр. Мышеловка для крыс.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
И там сгорел он ни за грош:
Ведь был солдат…
– Давид Жарницкий
2
WE ARE GOING TO DIE
«KAR». Режиссёр – Матия Сольце, Fekete Seretlek and Studio DAMUZA (Чехия)
Чешская группа Fekete Seretlek под руководством Матиа Сольце (словенский актёр уже представил на фестивале свой «сольный» спектакль), устроившая на фестивале концерт накануне, продолжила пятый день БТК-феста музыкальной интерпретацией романа Льва Николаевича Толстого. Двухтомник уместился в 50 минут, но это получилось настолько красиво, талантливо и душевно, что не хочется возмущаться, мол, как это, великого нашего урезали. И это не концерт ради концерта, материал произведения чутко перерабатывается и получается хоть и не дословная постановка текста, но сновидческое её восприятие. За каждого персонажа тут отвечает не сколько актёр, сколько инструмент, и получается уже не просто кукольный театр, а музыкально-кукольный.
Всё выполнено в атмосфере похоронного веселия — при входе в зал зрители сразу видят лежащего на столе (вокруг которого будет происходить всё действо) человека, на сцене темнота, свет лишь от свечей. Тема смерти задаётся с первых слов — разговор между аккордеоном-Николаем (Сольце) и скрипкой-Карениным (Желинек). «Умер?» — «Ещё нет», но то — не смерть, от которой хочется плакать, а абсолютное и радостное единение и смирение — «все умрём, не сегодня, так завтра» — дословный перевод припева главной песни, которая завершит спектакль и поднимет весь зал подпевать.
Всё выполнено в атмосфере похоронного веселия — при входе в зал зрители сразу видят лежащего на столе (вокруг которого будет происходить всё действо) человека, на сцене темнота, свет лишь от свечей. Тема смерти задаётся с первых слов — разговор между аккордеоном-Николаем (Сольце) и скрипкой-Карениным (Желинек). «Умер?» — «Ещё нет», но то — не смерть, от которой хочется плакать, а абсолютное и радостное единение и смирение — «все умрём, не сегодня, так завтра» — дословный перевод припева главной песни, которая завершит спектакль и поднимет весь зал подпевать.
© БТК-Фест, Пресс-служба
Каренин (будет раза три поить первый ряд водкой) и Каренина (патетично закатывая глаза и распевая русские народные песни, предложит зрителям чай) — скрипка и виолончель, тут изначально видна их связь — инструменты одной группы. А роль Вронского уйдёт к трубе и перкуссии — он иной изначально. И его место — в правой части сцены, отдельно от остальных. Левин-контрабас (глубокий, чистый и уверенный звук) позади. В сцене рассказа о том, как он увидел проезжающую Китти, он спустится в арьерсцену и, катаясь на роликах, будет вдохновенно рассекать в клубах дыма.
Стол, на котором возлежит в начале Николай-аккордеон, будет использоваться в качестве перкуссии и места развития некоторых эпизодов, так сплетни про Анну и Вронского передавать друг другу будут ритмично и поочерёдно падающие мензурки с стопками — легко представить, что это дамы в платьях, Серёжу «сыграет» самовар, а Вронского — бутылка. И всё — с поразительной лёгкостью.
Нет акцента на смерти главной героини, поезд, конечно появится, но игрушечный — будет кататься по кромке стола, а смерть в её пафосном восприятии будет показана огромной косой, которая обречена превратиться в сырьё для извлечения звука, как, впрочем, и всё остальное.
Пафосный налёт с произведения снимается вдохновенной лёгкостью исполнения, от сцены невозможно оторваться, и когда вдруг опущен занавес, Матиа ещё какое-то время тыкает пальцами в зал: «You are going to die, and you, you, you…», а потом скрывается за тёмной пеленой.
На поклон артисты выходят, чтобы ещё раз весело уточнить ранее сказанное.
– Ульяна Мартьянова
Стол, на котором возлежит в начале Николай-аккордеон, будет использоваться в качестве перкуссии и места развития некоторых эпизодов, так сплетни про Анну и Вронского передавать друг другу будут ритмично и поочерёдно падающие мензурки с стопками — легко представить, что это дамы в платьях, Серёжу «сыграет» самовар, а Вронского — бутылка. И всё — с поразительной лёгкостью.
Нет акцента на смерти главной героини, поезд, конечно появится, но игрушечный — будет кататься по кромке стола, а смерть в её пафосном восприятии будет показана огромной косой, которая обречена превратиться в сырьё для извлечения звука, как, впрочем, и всё остальное.
Пафосный налёт с произведения снимается вдохновенной лёгкостью исполнения, от сцены невозможно оторваться, и когда вдруг опущен занавес, Матиа ещё какое-то время тыкает пальцами в зал: «You are going to die, and you, you, you…», а потом скрывается за тёмной пеленой.
На поклон артисты выходят, чтобы ещё раз весело уточнить ранее сказанное.
– Ульяна Мартьянова
Интервью с Матиа Сольце
СофИЯ ДЫМшИЦ:
Вы всегда импровизируете в своих спектаклях?
МАТИА
СОЛЬЦЕ:
СОЛЬЦЕ:
В моих спектаклях всегда есть очень строгая часть, а есть очень открытая. Например, часть с костями всегда отрепетированная, а с пандой, наверное, очень открытая, в том числе и для публики. Они немного расслабляются, поскольку видят, что я импровизирую и воспринимают все с большим юмором.
СофИЯ ДЫМшИЦ:
Меняет ли язык вашу импровизацию?
МАТИА
СОЛЬЦЕ:
СОЛЬЦЕ:
Еще как! (Смеется). Я могу импровизировать только с определёнными словами, это как импровизировать в какой-то одной тональности. Если ты знаешь только два тона из гаммы, ты на них и импровизируешь, а иногда ты можешь куда больше. Но еще это очень зависит от того, каким путем, в каком направлении я иду, кончено, это тяжеловато. К примеру, на втором показе я искал слово и не смог его найти, так что пришлось сменить тему.
СофИЯ ДЫМшИЦ:
Пожалуй, импровизация очень зависит от публики. Какой она была?
МАТИА
СОЛЬЦЕ:
СОЛЬЦЕ:
Ну, первая была очень разогретой и интересной для меня, а вот вторая… скажем так, испытанием. Они хотели, чтобы я импровизировал, а мне такой подход не нравится, я не люблю положение, когда они видят, что я импровизирую, и требуют от меня еще большего. Я чувствую себя, как на экзамене, я люблю импровизировать… не от какого-нибудь посыла, который они мне дают. Я импровизирую от «апчхи!», или импульса, а не от «ага, давайте посмотрим, что у нас тут есть». Но, может быть, это все мое воображение, может это было и не так… В общем, это зависит от страны, от контекста, от возраста и типа публики.
СофИЯ ДЫМшИЦ:
Последний вопрос. На БТК-фесте вы играли собственный спектакль и «KAR» с «Fekete Seretlek». Есть ли разница между выступлением в одиночку и в группе?
МАТИА
СОЛЬЦЕ:
СОЛЬЦЕ:
Конечно. Когда ты один, ты чувствуешь куда больше динамики. Когда ты в группе, конечно, тебе приходится что-то убирать, чтобы дать кому-нибудь другому сделать что-то другое. Так что, в каком-то смысле, я чувствую себя гораздо увереннее, когда я один на сцене.
Read interview in English
Do you always improvise on your show?
I have always a part that’s very strict, and a part that’s very open. So, it’s always something strict like with the bounce, and very open with the panda, probably. And I always mix these things, so, something is very practice, and something is like, opens, maybe opens also the space for the public, who relaxing a little bit, because they see I’m improvising, so they take it more with the humor — that scene, that I’m doing.
Does the language change your improvisation?
Very much! (laughs) Because I can improvise only on certain words, it’s like improvising on certain tonality. If you know two tones from the scale, you improvise on these two tones, like, sometimes you can do much more. But it’s very depends on which way, on which direction I go, so, it’s of course a bit hard, because on a second show I was looking for the word and I could not find it, so I had to change the topic because of the word.
I guess, improvisation is really depends on the public. How was it?
Well, the first was very warm and entertaining for me, also, but the second was… Let’s say challenging. Because they wanted me to improvise, and I don’t like this, I don’t like this position, then they see, that I’m improvise, they give me more tasks. So I feel like I’m on exam, and I like improvise from… Not from any kind of… You know, impro that they give me. I’m improvise from "achoo", or some like impulses, not from the topic: "Aha, let’s see, what we have for now". But maybe that’s was just my… My imagination, maybe it was not like this, so… But, it depends from the country, depends what the contest, with age and type of public is there.
The last question. On BTKfest you had your own performance and "KAR" with the "Fekete Seretlek". Does it make any different performing alone or with somebody else?
Of course. Then you do it alone, you feel much bigger… dynamics of it. So… when you do it in a group, of course, you have to keep… you have to put something out in order to live somebody to do something else. So, in a way, I feel much stronger, when I’m alone on the stage.
I have always a part that’s very strict, and a part that’s very open. So, it’s always something strict like with the bounce, and very open with the panda, probably. And I always mix these things, so, something is very practice, and something is like, opens, maybe opens also the space for the public, who relaxing a little bit, because they see I’m improvising, so they take it more with the humor — that scene, that I’m doing.
Does the language change your improvisation?
Very much! (laughs) Because I can improvise only on certain words, it’s like improvising on certain tonality. If you know two tones from the scale, you improvise on these two tones, like, sometimes you can do much more. But it’s very depends on which way, on which direction I go, so, it’s of course a bit hard, because on a second show I was looking for the word and I could not find it, so I had to change the topic because of the word.
I guess, improvisation is really depends on the public. How was it?
Well, the first was very warm and entertaining for me, also, but the second was… Let’s say challenging. Because they wanted me to improvise, and I don’t like this, I don’t like this position, then they see, that I’m improvise, they give me more tasks. So I feel like I’m on exam, and I like improvise from… Not from any kind of… You know, impro that they give me. I’m improvise from "achoo", or some like impulses, not from the topic: "Aha, let’s see, what we have for now". But maybe that’s was just my… My imagination, maybe it was not like this, so… But, it depends from the country, depends what the contest, with age and type of public is there.
The last question. On BTKfest you had your own performance and "KAR" with the "Fekete Seretlek". Does it make any different performing alone or with somebody else?
Of course. Then you do it alone, you feel much bigger… dynamics of it. So… when you do it in a group, of course, you have to keep… you have to put something out in order to live somebody to do something else. So, in a way, I feel much stronger, when I’m alone on the stage.
