ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Спектакль Samoloet Company «С тех пор…» (постановка Анны Ивановой-Брашинской) — трогательная история двух друзей: пингвина и мышонка.

Вместе с художником и исполнителем Сашей Поляковой мы погружаемся в тряпичный мир, где даже дом главных героев — металлическая двухэтажная конструкция — обтянут разноцветными тряпочками.

Герои спектакля «С тех пор…» сделаны из подручных материалов — носков, варежек, лоскутков и старых жилеток. К примеру, ноги пингвина сделаны из полосатых перчаток, крылья — из варежек, и те, и другие, стоит Поляковой вдеть туда свои руки, становятся невероятно выразительны.

Прилагательное «кукольный» в данном случае — не просто обозначение типа театра, куклы здесь именно куклы, игрушки, которые очень хочется взять в руки, чтобы начать играть с ними самому (когда отважный мышонок-путешественник пролетает в воздушном шаре-носке или проплывает в лодке над зрительным залом, устоять перед искушением схватить его за хвост почти невозможно). Игрушечная мебель и посуда вызывают восхищенные вздохи: чашки, блюдца, кресла, стол, одеяла чемодан, футбольный мяч и даже гиря! Миниатюрные и «всамделишные», и с поразительной легкостью герои обращаются с ними — пьют чай, делают зарядку, стелют кровать и проч.

Главные герои спектакля — пингвин и зеленая немного напоминающая панду мышь — этакие Обломов со Штольцем. Пингвин читает книги о путешествиях — разворачивает страницу с силуэтами летящих журавлей — мечтает о полетах, с тоской смотрит вслед улетающим птицам, но боится и нос высунуть на улицу. Даже, когда яйцо, которое он холил и лелеял, вываливается из окна, герой не находит в себе смелости спуститься и поднять его, и, напуганный провалившейся под ним ступенькой, остается дома. Мышь же наоборот — отважный путешественник, неспособный усидеть на месте, в финале спектакля пингвин будет напрасно пытаться уложить больного друга в постель, тот, словно ванька-встанька будет всякий раз выпрыгивать. Мышь забегает домой лишь поспать и захватить нужные вещи для следующего приключения.

Спектакль выстраивается сравнением двух друзей — вот отдернул свою шторку (так и хочется сказать, четвертую стену) пингвин, посидел над яйцом, натянул на него шапку ушанку, выглянул вниз и пошел спать; вот проснулся мышонок, поиграл в футбол (мячик прикреплен на проволоке к потолку домика и качается, как маятник), собрал чемодан и уплыл удить рыбу.

У обоих героев есть своя мелодия (музыкальное оформление — Роман Дымный и Давид Джорджлин). Тихая, задумчивая, словно из музыкальной шкатулки у пингвина, и бодрая, энергичная, напоминающая марш у мышонка.

И тому, и другому снятся сны — задернутая шторка становится экраном для театра теней. И каждый во сне мечтает о путешествиях и приключениях. Только для пингвина сны остаются снами, а мышонок немедленно приступает к претворению их в жизнь.

Однако не каждое приключение кончается хорошо — воздушный шар мышонка разбивается, и путешественник остается лежать на земле без сознания. Разумеется, вид попавшего в беду друга не оставляет пингвина равнодушным, и тот после некоторых колебаний побеждает свой страх и летит выручать товарища. Причем смелеет настолько, что вытащив из чемодана шарф и шубу, отправляется вместе с другом в следующее путешествие.
– София Дымшиц

В завершающий фестиваль день на Новой сцене Александринского театра можно было увидеть спектакль Веселки Кунчевой «Я — Сизиф» болгарского театра Puppetslab.

Мы оказываемся в пустом мире, глубоком настолько, что любой шорох в нём отдаётся эхом; слышен каждый шаг. Если шагов не хватает, ниоткуда, из самого начала вселенной или из её конца, доносится ритм, который музыкально сопровождает и организовывает действие. Появляется единственный актёр (Стоян Дойчев), на каждом плече у него рукавами прикреплено по голове — обе зеркальное отражение друг друга, только у одной затылок чернеет, как гангрена. Головы помогают освободиться собственной голове актёра — он, словно в коконе, с головой упрятан в пару капроновых колготок.

Далее герою придётся столкнуться с разными ипостасями себя. Но разные они только по способу существования и множественности, основой везде будет одна и та же античная голова. Вероятно, в этом и раскрывается ассоциация с Сизифом. Так же, как монотонно и бесполезно он бесконечно водружал камень на гору, с абсурдной частотностью возникают и кукольные двойники на сцене.

Сквозь темноту лучами света (художник по свету Веселин Христов) буквально пробиваются границы пространства, в котором существует герой. Через затемнение на сцене вдруг появляется большой чёрный куб. На него из темноты взбирается маленький человечек — знакомая маленькая голова и капроновое тельце. Стоян Дойчев и ведёт куклу, и общается с ней в живом плане, постоянно, то уходя в тень, то выбираясь под луч софита.

Следующая голова с капроновым тельцем заметно вырастает, теперь этот человечек уже очевидно ближе к труду Сизифа — на тянущихся конечностях он влачит за собой чёрный куб, размером чуть меньше предыдущего. Собственно, дальнейшие трансформации капроновых человечков с одинаковыми головами претерпевает количественные изменения, но все манипуляции с ними провозглашают — мой труд бесполезен, я одинаков, я не жив и не мёртв, но я буду делать это дальше.

И оказывается, что баланс с этими двойниками души найти не так-то просто. Так одна из голов оказывается привязана к коленям героя. Он, прогнувшись в «лодочке», качается и пытается найти что-то, что даст ему как персонажу, наконец, какую-нибудь ясность, кто же хозяин, он или эта пугающая голова с распахнутым для крика ртом.

Монотонность действия остаётся несменяемой до конца спектакля, постепенно возникает чувство, что Сизиф — это ты, что ты каждый раз видишь одинаковые кукольные головы, ты видишь их упорядоченность, понимаешь их логику существования. И кажется, что это преследование размноженной человеческой души бесконечно.
— Елизавета Сорокина